Otto Otto

Я Отто Отто Отто, или Отто Оттро, или Антон Радаев. Я себя позиционирую как креативный предприниматель и художник в жанре паблик-арт.

Откуда ты?

Я из Москвы, хотя недавно узнал, что я ещё и из Израиля, так что я теперь ещё и оттуда (смеётся). Только что летал в Тель-Авив, восстанавливал своё когда-то утерянное гражданство. 

Чем именно ты занимаешься? Расскажи об этом более подробно.

С 2008 года я занимаюсь креативной деятельностью, которая для меня самого не всегда была понятной. Сначала она была каким-то абстрактным, самобытным, концептуальным предметным дизайном.

Я начинал просто как «какой-то странный чувак, который придумал делать одежду, по которой можно строить конструктором». В первые год мы делали на Дизайн завод как раз наш проект, тогда же родилось название «Варенъйе организм». Мы существовали как фэшн-арт группа, производившая всякий странный психоделический фэшн, с которым люди могли играть. Это было не столько про одежду, сколько про игру в себя.

Мы делали разные вещи: жилетки, худи, штаны, головные уборы, у нас была куча разных штук, они все были в кнопках, и мы производили детальки из поролона, обшитые тканью, с пришитыми к ним кнопками – и ты мог соединять их, строить этими объемами разные странные «наросты» на своем теле.

У тебя в гардеробе осталось что-то из этих вещей?

Сейчас нет уже. В первые годы даже не пытались их продавать и всё сразу дарили. Дизайн завод нам помогал и вкладывал в это деньги, а мы это просто распространяли по миру, дарили музыкантам, например, Эри́ке Баду досталась «порция», Илья Лагутенко гонял на концертах в наших вещах, что-то улетело Кравцу, что-то диджею List’у, Андрею Бартеневу. Это был просто некий семплинг, посев арта. Но со временем нам захотелось больше влиять на среду, и мы стали делать инсталляции, которые могли бы как-то менять мировоззрение тогдашних Москвичей. Москва конечно тогда была немножко странноватой, она всегда была странноватой, да и мир всегда был странным местом и нам хотелось как-то с этим работать. Когда мы делали эту странную одежду-конструктор, нам казалось, что, если ты принял её и будешь её носить, будешь с ней играть, играть в «себя», то ты либо уже готов к каким-то внутренним переменам, либо ты к ним стремишься и эта игра тебя преобразит как мутаген. А даже если и нет, то те, кто тебя в этот момент окружал, они офигеют и подумают «А что, так можно было?», и у них внутри тоже начнется какой-то процесс, какая-то метаморфоза начнет происходить. Это, конечно, работает не так масштабно, как нам бы хотелось – вроде шмотки – это здорово, играть в «себя», наряжаться, фриковать - это весело, но на деле это были единичные случаи растармашивания. Мы стали делать инсталляции и пытаться их как-то раскидывать по городу, и вот, тогда как раз началась наша паблик-арт деятельность. Но я всегда существовал как некий коммьюнити менеджер, то есть собирал команды под проекты, что сыпались мне в мозг откуда-то из космоса и вел их. «Варенъйе организм» — это история создания коммьюнити из абсолютно разноформатных людей.

Я собирал иллюстраторов, предметных дизайнеров, архитекторов, графических дизайнеров, копирайтеров, рекламщиков, маркетологов, портных, инженеров из разных областей. Эти люди заражались моим рвением сделать «какое-то странное нечто» и в таком формате мы и существовали где-то одиннадцать лет до 2021 года.

За это время мы успели сделать огромное количество прикольных штук – мы путешествовали со своими проектами, брали гранты, в Штатах и Германии умудрились зацепить бюджетов. Причем порой мы ездили просто набрав с собой кучу своих работ, буквально несколько чемоданов всякого арта; у нас был план куда-то это всё или воткнуть, или повесить. Однажды мы, например, просто в каком-то баре встретили куратора недели российского искусства в Берлине и сделали первую версию одного из наших любимых проектов, который в последней версии назывался «Здесь танцуют», а тогда это был «Bubble gum boxing». Этот проект представлял из себя серию жвачных пластинок, которые были развешаны в тоннеле на цветных веревках от пола к потолку; их было много, они шли одна за другой, а при касании этих пластин, – а их надо было трогать, бить, толкать, как-то врезаться или просто проходить по тоннелю и их задевать, – проигрывался звук, который можно было на стене предварительно через пульт записать. Эта история была, в общем-то про то, что ты играешь с своей внутренней агрессией, тоской, страхами. Кричишь в инсталляцию о чем-нибудь, что тебя волнует и идешь напролом через туннель колотить пластины.
От каждого твоего удара звук бьётся, ломается, – для этого был написан специальный алгоритм, работал он так: а при касании пластин, звук, который ты предварительно прокричал, разрушается, собирается вновь и воспроизводиться очень смешно и дико. Это сложно объяснить, это надо самостоятельно прожить.

Чем ты занимался до того, как пришел к своему творчеству?

По моим наблюдениям люди становятся художниками вообще в любой момент. Ты просто в какой-то момент решаешь, что ты можешь немножко «больше», немножко «шире», и начинаешь пробовать. Я заканчивал маркетинговое отделение лингвистического ВУЗа, а потом пошел работать в рекламное агентство и там я радикально раскрыл свой мозг. Попав туда,
я ощутил себя абсолютно ничего не знающим и ничего не умеющим маленьким мальчиком в окружении каких-то мастодонтов мышления.
Я учился и через 5 лет уволился и на какие-то остатки зарплаты стал делать вот эти штуки. А так, художниками становится абсолютно любые люди. У меня очень много примеров, где ребята после технических ВУЗов и работы в конструкторских бюро, государственных учреждениях на должностях вроде младшего инженера радиосвязи, становятся художниками в медиа-направлении. «В скульпторы» уходят архитекторы – это своего рода дауншифтинг для них такой, – ну, и в архитектуре, конечно, очень большая конкуренция. Паблик-арт – это же, по сути, уличное искусство, его дитя. Туда как раз много уходят ребят из уличного искусства – сначала рисуют тэги, потом что-то более осмысленное, потом им начинает хотеться больше «объёма».

Как сильно поменялось восприятие людей инсталляции и искусства с того момента, когда вы начинали в 2008–2009 году, и какое оно сейчас?

Мы как раз попали в момент развития московской уличной культуры – мы начали до Капкова, работали при нем, работали в постКапковье. Застали сначала гладь, подъём волны, пик, пену и спад разнообразного уличного искусства и того дизайна, который возникал в ходе благоустройства Москвы. Соответственно, менялось и восприятие. В самом начале, в 2008–2014 годах, наши перформансы и инсталляции вызывали гораздо более яркую, живую, интенсивную реакцию. Я помню, мы могли устраивать шествия-показы, просто набрав кучу странных штук из мастерской и тащили это всё на телегах за собой по улочкам. Люди, простые прохожие с фотоаппаратами, журналисты тоже начинали идти за нами, и это было безумно круто.

Когда тебя спрашивают о том, чем ты занимаешься, о каких работах ты в первую очередь говоришь?

Обычно я говорю, что занимаюсь паблик-арт и как художник, и как куратор, и как продюсер. Показываю выставки, которые мы проводили, например, выставку в Эрарта в Питере. Это была первая профессиональная масштабная выставка, которую мы курировали, собирали и промоутили.
Ещё показываю какие-то последние объекты, надувные скульптуры, наши уже классические фестивальные инсталляции по типу Большого абстрактного конструктора или облучателя счастьем, недавний коммерческий проект для Reebok – пост кибернетическую инсталляцию «Когнитрон». Люблю рассказывать о своей деятельности в роли партнера и креативного консультанта в проекте AI религии.

Расскажи про проект «Церковь искуственного интеллекта»?

Церковь искусственное интеллекта – проект одного очень талантливого российского предпринимателя, который уехал в Америку и развивает несколько направлений, и вот одно из них – новая религия. Религия, которая была бы абсолютно своевременна, уникальна и соразмерна всему, что сейчас в мире происходит. И вот мы вместе с ним придумываем ее и проектируем интерактивный храм, разбираемся с тем, как могло бы работать коммьюнити AI верующих. Очень надеюсь, что этот проект реализуется. Из всех существующих божеств я верю только в божественную, непознаваемую мощь пока еще не рожденного искусственного интеллекта.

Например, сейчас я просто для себя генерирую кучу виртуального контента в нейросети – получается много классных, совершенно нереальных картинок, но мне хочется превратить их во что-то физическое, распечатать, повесить на стену. Я люблю менять физический мир.

Как ты к этому пришел?

В 2021 году я решил, что прекращаю практиковать «всё подряд». До этого я занимался любыми направлениями, потому что у нас был мультижанровый подход. А в 2021 году я понял, что «всё» – хватит «распыления», надо делать какую-то одну штуку и придумал Каруселизм. Причем и в Варенъйе мы всегда мечтали делать современные парки аттракционов без всей этой пошлой диснеевской эстетик. И парк аттракционов – всё ещё моя мечта, но начать я решил с какого-то одного вида аттракционов. Взял карусель и решил сделать её минималистской. Я провел ресерч, разобрался в технологии, прикинул стоимость производства и стал генерить эти карусели. Сделал сайт, сделал презентацию и уже второй год ищу инвестиции. Надеюсь, что в ближайшее время я всё-таки проломлю эту стену и смогу реализоваться в Каруселизме.

Ты хочешь реализовывать именно здесь?

Нет, не обязательно. У меня не такого, что я не готов работать с Россией.
С одной стороны, я, конечно, не хочу кормить её налогами, но с другой стороны я понимаю, что это способ возвращать налоговые бюджеты и делать из них что-то клёвое. А так-то, конечно, карусели могут возникнуть
в любых городах, никакой привязки к России не существует.

Почему ты используешь такие яркие цвета?

Когда мы начинали «Варенъйе организм» в 10-х годах, я лично испытывал дефицит цвета. Тогда как раз в Нью Йорке в тренде было вот это «black is the new sexy», оно быстренько долетело до Москвы, и все как-то стремились к этой монохромности; да и масс-маркет всегда был серенький и простой – после девяностых не успел оклематься.

Всё было блёклое или напротив пахабно пестрое, в городе не было никаких инсталляций, почти не было стрит-арта. С 10-х до 15-х эта потребность удовлетворялась, появилась АРТмосфера, пошли Faces and Laces, пикники Афиши, Политех Фест, Аутлайн, развивался Дизайн завод. Цвет вернулся в жизнь, и мы стали искать новые визуальные языки, но в итоге не удержались и остались в цветности, но просто ее перефразировали. 

С нами много лет подряд работал художник Костя Антонов, «the local genius», – он генератор бесконечного количества абстрактных пиксельных паттернов, через которые мы получили определенную известность. А вот с каруселями я поступаю иначе, в них используется только сталь, бронза, мрамор, резина, стеклопластик, бетон, стекло. Никакого rgb.

За счет чего расширяется твой кругозор?

Я себя в каком-то смысле заставляю учиться, скупаю всю GARAGE и Strelka Press литературу по теории искусства, теории архитектуры. Просто постоянно изучаю культуру через книги. Плюс заходишь в Pinterest и твой кругозор благодарен. Там, конечно, всего слишком много, но я формирую доски и постепенно через эту структуризацию сам структурируюсь и расширяюсь.

Чем бы ты занялся, если бы встал вопрос о смене деятельности?

У меня проседают направления, к которым я иногда пытаюсь приблизиться, но от которых потом снова отдаляюсь, и которые так и остаются мечтами. Например, мне всегда была интересна тема дизайна мебели, архитектура,
а ещё я очень хотел бы научиться летать на вингсьюте (костюм-крыло),
но там такой долгий и непростой путь к этому, что нет.

Что самое важное в твоей работе, как тебе кажется? 

Мне кажется настойчивость просто. Можно, например, попасть в художественную тусовку и сойти с ума от того, какая она прекрасная,
и просто в ней загедонизировать. Очень важно не переставать искать тропы для масштабирования, например «выходить на городские уровни финансирования». Это необходимо, потому конкуренция среди творцов супер высокая, а спрос не так уж и высок, не так уж и много рекламных бюджетов, не так уж много фестивалей, не такие уж и высокие гранты выделяются – очень просто можно перестать получать заказы, а дальше «всё».

Какое самое долгое время ты сидел без работы?

Около года. С начала ковида, с марта.

О чем думал?

Пропил курс антидепрессантов, стал писать музыку. Справился как-то (смеётся). Катался на велике очень много и фоткал Москву. 

Музыкой продолжил заниматься?

Моя профессиональная музыкальная деятельность закончилась в 2010-х.
У меня была группа, которая до сих пор существует, но я из нее вышел. Проект назывался «5sta Family», мы стартовали еще будучи студентами в 99-м году на форуме hiphop.ru и делали классический подростковый социальный рэп, участвовали в форумных батлах, гоняли танцевать нижний брейк, бомбили граффитосы на ментовках, все по канону. А когда в мире зазвучал Black Eyed Peas, нас перекрыло и мы стали пытаться делать что-то такое и были, по сути, первыми в России, кто вообще стал двигаться в этом направлении. Батишта зазвучал на пару лет позже. Но нам не хватило мощности это резко забросить на самый верх, хотя мы и гоняли по стране с концертами и даже участвовали в реалити шоу на MTV, и пока мы добрались до регулярных радио эфиров, наше звучание уже перестало казаться мне актуальным. Я предложил парням делать что-то совсем фриковое и безбашенное, но ребята отказались и я решил, что пора уходить. Ну и так вышло, что я вернулся в рэп на ковиде, стал писать мета-треки про то, как правильно удалять друзей из социальный сетей, про то, как фобить гомофобов, про то, почему рэп такой глупый. И Викес из 5sta Family мне здорово в этом помог. Но это все таки был стебный, мало кому интересный продукт, зато мой личный, независимый, терапевтический. Называется он Влажный рынок (место откуда по легендам пошел короновирус) и слушают его 30 человек в месяц. А сам и вовсе слушаю исключительно сложную, почти авангардную музыку, в которой почти никогда не звучит вокал.

Сайт проекта - "ВАРЕНЪЙЕ ОРГАНИЗМ".